С. И. Бородина

Нимэт
Бакинская пересыльная тюрьма. 1937 год.

Угнетающее однообразие тюремной жизни в нашей камере однажды нарушилось – в камеру ввели новую арестованную.
Наполовину турчанка, наполовину албанка, Нимэт резко отличалась от всех нас.
Ее непосредственность, экспансивность начали проявляться с первого же момента.
Обычно, новенькие арестованные входили в камеру молча, подавленные, ошеломленные. На некоторых лицах могла быть растерянная улыбка.
Нимэт же еще в двери камеры с отчаянием восклицала:
«Я нэ́ виновата, я нэ́ виновата».

Она приехала в Азербайджан молоденькой девушкой по вызову своего брата – Ахмеда Тринича, известного в Азербайджане партийного работника, особенно популярного среди Бакинских деятелей культуры.
В Баку Нимэт вышла замуж, родила дочку и была счастлива с любимым мужем и ребенком.

Наступил 1937 год. Тринича арестовали, а затем – неизбежно – и Нимэт, как близкого родственника.
Сочетание бурного темперамента с какой-то детской непосредственностью окрашивало ее восприятие событий совершенно неповторимым образом.
От следователя с допроса она возвращалась не подавленная, а возбужденная, гневная и тут же, плача и смеясь начинала рассказывать:
«Он минэ говориль … я ему сказаль …».

В памяти сохранились обрывки ее рассказов.
– Он минэ говориль: я с вами нянчик нэ буду
– А я ему сказаль: мой собака Пикэт нэ станет кушить такой суп
(это она про нашу баланду)
– Арганизма трэбует риба, арганизма трэбует мьясо
– У минэ дома нике́ливый кровать, зачэм я должен тут валяйтся как собака
– А он минэ говорит: па́дпиши, иди свой нике́ливый кровать
– Ви что хочет чтоб я подписаль?!
И выдает следователю ряд восклицаний, в лексике не вполне нормативной.
– Он минэ говорит: Ви где находишься?
– А я говорю: в слабо́дной Э́С-Э́С-Э́С-Э́Р   Э́Н-КА́-ВЭ́-ДЭ́!
(акцентируя каждый слог и изображая пальцами решетку перед лицом).

Несмотря на весь мрак нашей тюремной жизни, нередко невозможно было удержаться от смеха слушая ее темпераментные рассказы – черные глаза сверкали, голос звенел, а красочность ее русского только усиливала эффект.

Тоска по прежней счастливой жизни могла проявляться у Нимэт самым необычным образом.
Помню такой пример.
Арестантам позволялось изредка получать вещевую передачу (одежду передавать разрешалось; пищу же никакую не принимали в передачу).
И вот Нимэт, по ее просьбе, передали изумительное вечернее платье с огромной белой хризантемой. И что вы думаете? На очередной допрос она отправляется в этом платье с хризантемой, и отговорить ее было абсолютно невозможно.

Запомнилось, как она нам – сидевшим на тюремной баланде – рассказывала с упоением, как она готовила плов:
– Мьясо … лук резаль узки-узки …
Ее восточные глаза наполнялись истомой, и она восклицала:
– Фукс! Запихт! У-у-у!

Не знаю, как сложилась судьба Нимэт – меня перевели в Ярославский политизолятор до того, как кончилось ее следствие – но память об этой яркой самобытной натуре осталась у меня на всю жизнь.

---

---